Список желаний

Ваш список желаний пуст. Перейти в каталог?

Интерлюдия

12.09.2019

Статья о соавторском романе "Рубеж" (написан вместе Г.Л.Олди, Андреем Валентиновым и Мариной и Сергеем Дяченко) из монографии "Реальность чуда" Михаила Назаренко. Сама монография посвящена твочеству Марины и Сергея Дяченко.

И так случилось с рабби бен Элишой и его учениками, которые, изучая книгу «Йецира», ошиблись в движении и подались назад, увязнув в земле до пупа по причине силы букв.
Псевдо-Саадья.
Комментарий к «Сефер Йецира».
Приведено в «Маятнике Фуко», VII, 110.

Цур тоби, пек тоби, сатанынське наваждение!
Из малоросс. комедии.
Приведено в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», I, 1, X.

– Вас наверняка часто спрашивают, как вы пишете вдвоем. Но роман "Рубеж" был написан и вовсе впятером. Интересно, как это происходило? – Все было очень интересно. Мы дружны с Генри Лайоном Олди (Дмитрий Громов, Олег Ладыженский) и Андреем Валентиновым. Идея проекта родилась у них, и они попросили нас написать начало романа. Мы увлеклись и прописали сразу две сюжетных линии: в одной действие происходило (по всем законам фэнтези) в условно-средневековом мире, и главный герой был в самом деле герой и рыцарь. А во второй линии возникло патриархальное малороссийское село, молодой чумак, его мать, полюбившая Нечистого, и подарившая парню, едва вернувшемуся из похода за солью, страшненького такого братца... Все это мы писали с неким гоголевским колоритом, смакуя этнографические детали. А потом и объединили две сюжетных линии в одну: рыцарь объявился в украинском селе! Мы сами понятия не имели, как распутать возникший клубок. Но, к нашему удивлению, соавторы не просто его распутали – но насытили действие до предела: появились гайдамаки с казаками, вражина-колдун и даже Каббала, о которой мы имели весьма смутное представление. «Страшная» же месть соавторов состояла в том, что действие они не закончили, возникла потребность во втором томе – и теперь уже мы вынуждены были продолжать написанное нашими коварными побратимами. Пришлось разбираться и с гайдаматчиной, и с ведьмовством, и с каббалистикой... Не сказать, чтобы это было легко – мы с Мариной дали себе зарок больше не поддаваться на такие авантюры. Но прошло время – и снова отыскалась творческая задача, которую не грех бы распотрошить сообща...

Прежде всего – полная неопределенность с авторами. Четыре человека названы на обложке, на самом деле их пять, но авторов три, потому что М. и С.ДЯЧЕНКО – это один писатель, как и Г.Л.ОЛДИ. Художественным мирам столь разных авторов, казалось бы, никак нельзя состыковаться под одной обложкой. Но «Рубеж» (1998-99) – перед нами, а значит, невозможное все-таки произошло. Не синтез – многоголосье.

Этот прием был уже проверен Г.Л.Олди и А.Валентиновым в романе «Нам здесь жить», но в «Рубеже» построение усложнено. И дело, разумеется, не в количестве точек зрения: восемь героев действительно представляют разные взгляды на мир. Итак: роман-калейдоскоп, в котором миры, люди, цитаты чередуются, пересекаются, противоречат друг другу и приходят к единству.

(Странно, что многие читатели так и не смогли определить, за какие фрагменты романа отвечает каждый из писателей. Для них сообщаю: в каждой из двух книг первую часть написали Дяченко, вторую – Валентинов и третью – Олди.)

В «Рубеже» совмещаются три плана: традиционно-фэнтезийный, украинский (в гоголевском духе) и каббалистический. Причем все три обрушиваются на читателя в самом начале романа. Связь между первыми эпизодами трудно уловить – но она есть и становится очевидной в дальнейшем. «Пролог на небесах» – блестящая стилизация, вернее, центон – текст, составленный из фрагментов священных книг трех религий. Он, по сути, ничего не сообщает читателю (мы еще ничего не знаем ни о Рубежах, ни о Рубежных Малахах), но интригует его. «Пролог на земле», как будто никак не связанный с предыдущим, – и зловещая фраза, которая станет рефреном: «Не в добрый час твое желание услышано, мальчик». Рио, странствующий герой, первый из повествователей, и его странные видения. Чумак Гринь, сын вдовы Киричихи, и его мир, столь знакомый каждому, кто хоть немного знает украинскую культуру, – но в чем его связь с образцово-фэнтезийным миром, по которому обречен странствовать Рио?

Все в конце концов объяснено, все фрагменты сложились в единственно верный – единственно возможный! – узор. Конечно, от читателя требуется ответное усилие, без него даже «Тезаурус, или же Толковник слов», любезно составленный Рудым Паньком, окажется бесполезен. Главная трудность для читателя – не запутаться в сложной системе, которую выстроили авторы, постепенно заполнить бреши, отвечая на загадки и разгадывая недомолвки. Задача не простая, если учесть, к примеру, что сущность «приживников» или замыслы Самаэля раскрываются почти в самом финале. («Наворотили мудростей! разве что пан ректор Киевской бурсы ихние выкрутасы разберет, и тот, небось, в затылке лысом не раз не два почешет!» – прав старый ведьмач Рудый Панько, прав!) Но перед читателем стоит и другая задача, может быть, не менее важная: соединить в своем сознании противоположные, даже враждебные точки зрения героев. Сотник Логин Загаржецкий – и Юдка Душегубец, чью семью уничтожили гайдамаки. Чумак Гринь – и преданная им Ярина, сотникова дочка. У каждого своя правда и своя вина.

Благодаря романному многоголосью, каждый из авторов сохраняет свою индивидуальность, свою творческую манеру. Стыки явственно чувствуются, но, как ни странно, вовсе не режут глаз. Дяченко ввели свой излюбленный композиционный прием: две параллельные сюжетные линии, которые (Лобачевский!) пересекаются в конце первой части; мучительная для Гриня ответственность за своего сводного брата, «чортова ублюдка», – тоже из их «творческой лаборатории». Первая часть стоит на пересечении двух традиций, фэнтезийной и «химерной»: обеими Дяченко владеют свободно (вспомните «Шрам» и «Ведьмин век»). Но там, где они ограничиваются штрихом, эскизом, Валентинов строит прочную историческую базу, которая тут же оборачивается квазиисторической (нечто подобное, но на французском материале, он проделал и в «Дезертире»). Визионерская стилистика Олди позволяет им изобразить непредставимое для человека Древо Сфирот – эманаций божества, – а это требует не только особого взгляда, но и особого ритма. Бытие падшего ангела, каф-Малаха, который неожиданно для себя самого становится человеком, должно быть воплощено в слове совсем по другому, чем история, к примеру, того же Гриня. Напомню, что и другие герои Олди проходят тот же или подобный путь: Гермий, Великий Здрайца, Индра (соответственно: «Герой должен быть один», «Пасынки Восьмой Заповеди», «Черный Баламут»). Слабость совершенных существ и сила бесконечно несовершенных людей – одна из главных тем их творчества.

Но «Рубеж» не сводится к сумме прошлых творческих достижений, хотя он, как мы видим, тесно связан с книгами Дяченко, Валентинова и Олди, которые хорошо известны читателю. Сталкиваются не только точки зрения героев, но и разные писательские манеры, а это придает книге новое качество. Сама техника романа-буриме предполагает, что будущее мира и героев неизвестно даже самим авторам. Делает ли это книгу более непредсказуемой? Создается ощущение сродни детективному: каждая деталь может оказаться значимой, более того – ключевой... а может и не оказаться. В то же время, чем больше непонятностей и загадок возникает перед читателем, тем важнее для авторов объединить их – сюжетно и концептуально.

Действие «Рубежа» разворачивается в пространстве между двумя полюсами, которые условно можно назвать «Диканька» и «Каббала».

Украинские фантасты словно бы вняли настойчивым призывам критиков и создали наконец-то роман на родной национальной почве. Но какой-то странной получилась у них Украина. Писатели обошлись с родиной совершенно по-гоголевски: пересоздали ее.

Истории дьячка Фомы Григорьевича «про какое-нибудь старинное чудное дело», относятся ко времени стародавнему, а потому – неопределенному («Лет, куды более за сто, говорил покойник дед мой...»). В легендарной Старой Украине, конечно, найдется место и для чумаков, и для исчезника, того, что в скале сидит (на самом деле это два разных персонажа западноукраинской мифологии, но – авторская воля...). Во второй части появляется, наконец, точка отсчета: Колиивщина, гайдамацкое восстание 1768 года, воспетое Шевченко; действие «украинских глав» «Рубежа» происходит через несколько десятилетий после уманской резни. Казалось бы, всё ясно, – но тут же появляются несоответствия, анахронизмы (пан Гримм преподает риторику в Киеве!). Для вящей достоверности авторы как бы невзначай подбрасывают объяснение: в этом мире Мазепе удалось -таки разбить войска Петра, «Дракона Московского», под Полтавой. Объяснение едва ли не пародийное, да и появление самого Николая Васильевича в Петербурге времен Екатерины Великой не перестает оставаться таким же загадочным. Если не прибегать к каббалистической терминологии и не рассуждать о сходстве и различиях между смежными Сосудами, можно сказать только одно: авторы играют в гоголевский миф, а в нем эпохи совмещаются не менее причудливо. Герои «Ночи перед Рождеством» (екатерининские времена), «Майской ночи» (много лет спустя), «Старосветских помещиков» (совсем недавнее прошлое), да и «Страшной мести», и «Вия» – все они современники, все собрались вокруг вечной Диканьки и столь же вечного Миргорода. Так же и в «Рубеже»: Сковорода, Екатерина, Вакула, Рудый Панько, Котляревский и Гоголь сосуществуют, нимало не удивляясь такому соседству.

Как-никак они живут не в истории, а в мифе.

Гоголевский мир незаметно переходит в шевченковский. Жуткие воспоминания Юдки о гибели семьи полностью понять можно только «на фоне» поэмы «Гайдамаки», где эпическая поэтизация насилия спорит с цивилизованным, гуманным взглядом на события. Трудно не заметить в романе своего рода дискуссию с Шевченко, но, разумеется, «украинско-еврейские» главы «Рубежа» к ней не сводятся. Для авторов важно выйти за пределы национального и социального – и найти общечеловеческое. Чумак Гринь, храбрый козак Логин, мститель Юдка не укладываются в национально-литературные стереотипы. Именно потому, что они люди, а людей нельзя ни объяснить, ни понять с помощью ярлычков, даже освященных традицией. Главная тема романа – осознание героями единства, сплоченности, связи всех людей и существ, населяющих разделенные миры. Вернее, один Мир. Осознание единства, несмотря на социальные, этнические, религиозные и даже метафизические рубежи.

Невыносимо трудно для Гриня признать в «чортовом ублюдке» – брата. Невозможно для ангелов, Существ Служения, понять, зачем был сотворен человек. Рубежный Малах должен утратить свою целостность, стать «глупым, глупым каф-Малахом», чтобы понять, что такое любовь и утрата.

Человек способен на подвиг и подлость – судьба Гриня тому примером. Человек – это не только и не столько то, чем он является сейчас или станет в будущем. Человек – это еще и тот, кем он мог бы стать. И вот – в Рио и Юдке, в обоих Заклятых, «свернулся калачиком горелый хлопчик», Заступник, тот, кто видит мир во всем многоцветье. Но освободить этих мальчиков, позволить им вырасти в Воина и Мудреца могут только сами Рио и Юдка, переступив через запрет, по сути – переступив через себя. Герои должны совершить то, что для них абсолютно невозможно, немыслимо: Рио и Юдка разрушают заклятье, каф-Малах обретает свободу в ограничении, Гринь искупает предательство, сотник продает свою душу ведьмачу ради дочери, Ярина обратится в Ирину – Несущую Мир. «Почему они способны меняться, входя в запертые на три засова сокровищницы, куда им раньше вход навеки заказан был?!» – изумляется каф-Малах.

Потому что – люди.

А для людей Рубежи – не более чем пленочки.

В отличие от этики, космогония «Рубежа» куда более экзотична и прихотлива. Будучи честными людьми, авторы перечислили свои первоисточники в прологе – а если быть точным, то в прологах. Я не читал толкования мудрецов Мишны и великую книгу «Зогар», что значит «Сияние», а для сведущих – «Опасное Сияние». Поэтому и не берусь судить о том, насколько верно в романе воспроизведено каббалистическое учение и не преображено ли оно еще более радикально, чем гоголевская мифология.

Насколько можно судить, причин, по которым авторы обратились к Каббале, несколько. Иудейская мистика была необходима, потому что именно через ее призму видит мир Юдка, Иегуда бен-Иосиф. Каббала более чем экзотична для большинства читателей, несмотря на появившиеся в последнее время переводы и популяризации. Корень ее – в ветхозаветных книгах, но в то же время она не совпадает с ортодоксальными традициями: иудейской и христианской. Отсюда – возможность игры в совпадение-несовпадение. Противоречащий – но не дьявол; Спаситель – но не Христос; Б-г, Который «укрылся от ангелов и от сынов человеческих».

Это может показаться кощунством (а в определенной мере им и является), такой подход провоцирует на спор, на несогласие. Но в защиту «Рубежа» станет почтенная традиция. Прологи на небесах, на земле, под небесами, вне неба и земли напоминают о «Прологе на небе» в гетевском «Фаусте» и «Прологе в высших сферах» из «Иосифа и его братьев» Томаса Манна (тем более что у Манна речь идет о том же – об отношениях людей и ангелов).

Играть с такими темами – да и вообще притрагиваться к ним – опасно. К чести авторов романа, они пошли на риск сознательно. Роман состоялся и нашел своего читателя. Но теперь нужно сказать и о том, что не получилось – да и могло ли получиться?..

Недостатки, как известно, это продолжение достоинств. Концепция и композиция «Рубежа» определяются тем, что это – буриме. Практически любое буриме перегружено деталями. Волей-неволей писатель расставляет ловушки для того, кто пойдет следом за ним. В результате, соавторы (и читатели!) вынуждены сплетать в единую систему многочисленные и разнородные факты. О бритве Оккама все при этом благополучно забывают. В «Рубеже» единая система, объясняющая все, имеется: это каббалистика. Авторы не могут знать наверняка, существуют ли рай и ад, но заставляют высшее существо просвещать невежественную пейзанку: «Ада нет, Ирина. Рая тоже. Есть мир». Во-первых, поскольку все мы принадлежим к европейской культуре, рай и ад для нас реальны, и в откровения Денницы не верится уже поэтому. Во-вторых, вкладывать свои мысли или концепции в уста всезнающих героев – запрещенный прием (так никому из беллетристов не удавалось правдоподобно передать мысли Христа). По той же причине неубедительны слова чернокнижника Мацапуры, что Противоречащий Богу не враг. (В Книге Иова – да. Но Сатана из Книги Иова – это еще «не совсем» дьявол.) Ткань реальности романа при этом если не рвется, то, во всяком случае, трещит.

Умножение сущностей не проходит даром. Введение в «Рубеж» каббалистической мифологии оказалось на удивление естественным (если не считать некоторых теологических выкладок), но многое в романе может быть безболезненно удалено за пределы текста.

Пример подали Дяченко, и это странно: стоит ли напоминать, что в большинстве их романов тех лет фантастический элемент был сведен к минимуму? Но в «Рубеже» Дяченко дали волю фантазии. Мир, по которому странствует, совершая подвиги, герой Рио, сверхэкзотичен – по контрасту с «магическим реализмом» малороссийских глав. Карликовые крунги, совершеннолетние хронги и железные ежи – такая экзотика, что поверить в нее трудно. Герой, конечно, должен кого-нибудь рубить... На мой взгляд, вышеперечисленная лесная гадость, Глиняные Шакалы, которые умеют наводить «многосон», странные «приживники» – не нужны роману. Да, «приживниками» оказываются моцный пан Мацапура и князь Сагор, не последние по значению герои романа; да, Олди сумели объяснить сущность приживников, не прибегая к вымыслу следующего порядка. Но, окажись Мацапура и Сагор не плененными ангелами, а чародеями или просто злодеями – что бы изменилось? Ничего.

А потом возникают целые эпизоды – или вовсе ненужные, или чрезмерно затянутые, которые мало что прибавляют к роману – как в сюжетном, так и в эстетическом плане. Картина шабаша, сдобренная многочисленными отсылками к Гоголю, – «местный колорит» и не более того; встреча козаков XVIII века с махновцами; сон сотника Логина, в котором тот видит самого Генералиссимуса. Неужели сотник делает свой выбор в реальности романа под влиянием привидевшегося эпизода Второй мировой? Особенно перегружена и статична вторая книга романа.

Время от времени в «Рубеже» появляются «междусобойные» шутки – к счастью, немногочисленные. То мелькнет персидская книга «Яваз Мусам» (читай: роман Олди «Я возьму сам»), то пробежит по лесу типичный скрут... И это несмотря на то, что писателям хотелось избежать атмосферы капустника! Самым же важным недостатком «Рубежа» мне представляется неравноценность главных героев. Буриме имеет тенденцию расти вширь, а не вглубь, экстенсивно, а не интенсивно. Со введением каждой следующей пары рассказчиков предыдущие оказываются в тени, да и не только они. О Рио и Грине после первой части мы не узнаем почти ничего нового – не в событийном плане, а в психологическом, хотя характер Гриня все же развивается – вернее, ломается, а во второй книге чумак просто втихую спивается. Примерно то же и с писарем Хведиром, который во второй части первой книги выписан очень хорошо. Все это приводит к диспропорции между частями, которая более значима, чем различия между стилистикой этих частей.

Гринь – едва ли не единственный герой романа, который стоит перед серьезным выбором, колеблется и решает (хотя с самого начала ясно, что брата своего он не утопит). Всем же остальным решать, по сути, нечего. Ими – даже неординарными Рио и Юдкой – движут Судьба, Заклятье, Злой Рок и т.д. Рио не может убивать, Юдка не может не мстить, Ярина не может не принять на себя ответственность, каф-Малах не может вырваться из плена... При этом невозможность выйти за какие-то рамки поведения или поступков – не внутренняя, не душевная, а именно внешняя, навязанная ходом событий или одним-единственным, изначальным решением. Поэтому, при всей колоритности образов, им не сопереживаешь. Следишь за ними с интересом, но отстраненно, а это, в конце концов, снижает интерес к закрученному сюжету. То, что Рио и Юдка находятся под заклятьем, ослабляет возможность психологической мотивировки их поступков. Сначала мстительность Юдки выглядит вполне естественной, но потом – именно когда осознается как заклятье! – становится явно преувеличенной. Таким образом, герои или статичны, или их состояние меняется скачкообразно. Статичен даже характер Ярины, вытерпевшей во второй книге всевозможные муки, включая изнасилование...

Прочтите «Рубеж». Это книга умная и нешаблонная. Хотя и не ставшая той Книгой, какой могла бы стать.