Список желаний

Ваш список желаний пуст. Перейти в каталог?

Anima naturaliter christiana est

12.10.2019

Михаила Назаренко о повести "Горелая Башня". Взято из статьи о сборнике "Корни камня" - главы из книги "Реальность чуда", посвященной творчеству Марины и Сергея Дяченко.

Сборник вышел в промежутке между «Пещерой» и «Казнью» – неудивительно, что на их фоне он проигрывал. Ведь составили его тексты, написанные еще в 1995 97 годах, когда Дяченко только начинали создавать свою поэтику. Темы намечены, но не развиты; удачны отрывки, но не целое. Писателям еще явно тесно на пространстве рассказа

* * *

Лучшая вещь сборника, бесспорно, рассказ «Горелая Башня». Та самая «Горелая Башня», первый вариант которой Марина показала Сергею еще до их свадьбы.

Здравствуй, восьмое чудо света.
С тобой все так непредсказуемо, все так беременно радостью, все так прорастает чудом... Не я поздравил тебя с 8 марта – это ты вручила мне самый прекрасный подарок из всех возможных...
Проводив тебя, придя домой, я решил перед сном заглянуть в твою папку. Делал это с некоторой опаской, ибо был готов узреть нечто ученическое, а, возможно, и беспомощное, и в этом случае мне пришлось бы искать «фигуру умолчания» или говорить тебе какие-то обидные слова (врать комплиментами не стал бы даже тебе)...
Но уже с первой страницы я забыл обо всем, ибо твоя проза – это настоящая, зрелая литература без всяких скидок на опыт автора, его возраст и т.д. Ты не просто умелый мастер сюжета и композиции, проникновенных психологических характеристик, но и блестящий стилист. Замысел же в целом – глубок и мудр, это настоящая философская поэтика, преисполненная поисками добра и всепрощения...
Я так рад за тебя, так горд тобою!..
Письмо приведено в статье И.Федорова «Марина и Сергей Дяченко. Любовь в стиле фэнтези» (Женский журнал. – Январь 2001. – С. 85).

А переработана была «Башня» несколько лет спустя, на взлете мастерства, в один год с «Ведьминым веком» и «Пещерой». Не случайно, что для Марины она стала эталонной по крайней мере в одном отношении:

«Мир, в котором все как у людей, но при этом в любой момент откуда ни возьмись может явиться Крысолов, к примеру – вот мой идеал мира.»
(из «гостевой книги)

Современный мир, проселочная дорога, грузовик, из которого сбежала ценная нутрия, шофер, не знающий, что делать... и Пестрый Флейтист, Крысолов, который предлагает помощь в обмен на небольшую услугу – довезти его до города.

«И упаси тебя Боже, сынок, – говаривала старуха Тина, – заводить разговор с Крысоловом. А уж в сделку с ним вступать – все равно, что продавать душу дьяволу».
– По рукам? – с широкой улыбкой спросил Крысолов.
– Да, – сказал Гай, не услышал своего голоса и повторил уже громче: – Да.

«Горелую Башню» интересно не только читать (чем всё закончится? какую ловушку подготовил обаятельнейший Крысолов?), но и перечитывать: видно, как необязательные, казалось бы, детали, работают на совершенно непредсказуемый финал. Гай рассказывает о своей нелегкой судьбе (опять возникает противопоставление родного отца и человека, его заменившего), бросается спасать лежащую у дороги женщину, не зная, что это западня... Мелочей и эпизодов из жизни достаточно, чтобы возник характер, – иронично-сочувственные комментарии Крысолова этому тоже немало способствуют. Характер есть; но где же цель рассказа? (А то, что она есть, совершенно очевидно: ведь зачем-то Гай понадобился Флейтисту!)

И когда грузовик въезжает в пустой поселок Горелая Башня, всё сходится воедино: и жизнь Гая, и его сны, и легенда, рассказанная Крысоловом. Много сотен лет назад жители одного селения сожгли «колдуна» – лекаря, избавившего их от эпидемии.

– Случилось так, что их поступок не простился им. И они... короче, были наказаны.
– Кем? – спросил Гай машинально. И тут же прикусил язык; Крысолов, усмехаясь, опустил стекло и с удовольствием оперся на него локтем.
– Что же, – осторожно начал Гай, – к ним снова пришла болезнь?
– Болезнь не пришла, – отозвался Крысолов небрежно. – Они сами отправились... да, гуськом отправились в одно место. Про место я тебе рассказывать не буду – но, поверь, лучше бы им просто умереть.
Крысолов выжидательно замолчал. Гаю показалось, что он, мальчишка, без спросу заглянул в темный колодец, и оттуда, из бездны, на него дохнуло таким холодом и таким ужасом, что руки на руле помертвели.
– Их позвали, и они пошли, – медленно продолжал Крысолов. – Как ты думаешь, жестоко?
– Не мне судить, – с усилием выговорил Гай.
– Не тебе, – жестко подтвердил Крысолов. – Но я спросил сейчас твоего мнения – будь добр, ответь.
– Они были темные, бедные... люди, – с усилием выговорил Гай. – Ослепленные... невежеством.
Он мельком взглянул на Крысолова – и замолчал, будто ему заткнули рот. Ему совершенно явственно увиделось, как из глаз Пестрого Флейтиста смотрит сейчас кто-то другой, для которого глаза эти – только прорези маски. Наваждение продолжалось несколько секунд – а потом Крысолов усмехнулся, снова стал собой, и Гай увидел, как на лбу у него проступил незаметный прежде, косой белый шрам.
– Что же, ты их оправдываешь? – с усмешкой спросил Крысолов.
Гай заставил себя не отводить взгляда:
– Я... не оправдываю. Но так ли они виноваты... как велико... по-видимому... наказание?
– «По-видимому», – с ухмылкой передразнил его Крысолов.
Зависла пауза и длилась долго, пока фургончик, еле ползущий, не въехал в обочину.
– Не дорогу смотрел бы, – сказал флейтист сварливо, и Гай опомнился.

(О том, что это ранняя проза Дяченко, свидетельствует только чрезмерное пристрастие к наречиям при оформлении прямой речи: «медленно продолжил», «с усилием выговорил», «жестко подтвердил». Впрочем, не будь этих уточнений, не возникла бы и столь яркая «картинка», в которой важны каждый жест и каждая интонация.)

Горелая Башня и есть тот самый поселок, чьи жители убили своего спасителя; Гай и есть тот самый лекарь. Почему он вернулся в мир – неясно; можно. однако. предположить, что бесконечные бедствия его самого и его близких – последствия того, что он не простил, а может, и проклял палачей.

А теперь он должен простить. Или не простить.

«Anima naturaliter christiana est», «душа человеческая по природе своей христианка». Рассказ Дяченко испытывает этот постулат на прочность, предельно усложняя условия. Человек говорит о прощении – но толку в этом нет, потому что сказать и простить – совсем не одно и то же. И почему в толпе теней оказываются не только убийцы из Горелой Башни, но и те подонки, с которыми сводила Гая жизнь, и те, кто никогда никому не причинил зла? Потому что речь на самом деле идет о прощении не людей, а мира, жестокого, бессмысленного, враждебного. «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять». Это слова Ивана Карамазова, повторенные Алешей в минуту отчаяния.

Что делать с помещиком, затравившим ребенка собаками?

«– Ну... что ж его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка?
– Расстрелять! – тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившеюся какой-то улыбкой подняв взор на брата».
(Этот диалог я уже вспоминал в главе о «Пещере».)

Невозможно прощать за других; невозможно искупить грехи мира чужой, а не своей кровью. Но и простить можно только весь мир, не прореживая его избирательно.

– А почему я должен их прощать? Разве я Бог – прощать?!
– Не прощай, как Бог. Прощай, как ты... или не прощай. Как хочешь.
– Никак не хочу...
Гай повернулся, уводя взгляд от восковых, умоляющих лиц. Повернулся, шатаясь, подошел к столбу. Провел рукой – пальцы покрылись копотью; медленно опустился на камни помоста. Потянулся к вороту рубашки, но рубашки не было, рука наткнулась на мешковину – одеяние смертника...
– Это несправедливо, – сказал он глухо. – Нельзя одновременно... на одних и тех же весах... бедных, запуганных темных людей... которые не ведали, что творят... и... этих. Так нельзя, всех вместе, одним судом, так нельзя...
– Здесь не розничная торговля, – это был голос прежнего Крысолова, негромкий и язвительный, – здесь все только оптом... По-крупному. А «ведают» или «не ведают»... Люди, в общем-то, на то и люди, чтобы вот именно ВЕДАТЬ.

Нельзя сказать «выбор Гая», «решение Гая». Ни выбора, ни решения нет. Просто – происходит невозможное. Прощение. Примирение. Катарсис.

– Ну какие вы сволочи, – сказал Гай сквозь слезы. – Ну как я вас ненавижу, ну что вы со мной делаете... Зачем мне это надо, за что... Какие вы гады, какие... ну... я...
Он закрыл лицо ладонями. И прошептал, давясь слезами:
– ...прощаю...
Земля дрогнула.
И в следующую секунду дома вокруг площади стали падать.

Гай, как и Руал в финале «Привратника», простил и прощен. И осужден на жизнь в этом мире. «Этот мир... мне не нравится. Я не хочу... в нем...» – говорит он в финале. И чуть позже добавляет: «Мне простятся эти слова?».

«Горелая Башня» балансирует на границе рассказа и повести (как повесть она и получила премию «Интерпресскон»). Именно короткая повесть – два-три авторских листа – оказалась оптимальной формой для притч, сюжеты которых...